Сергей проснулся, вскочил и побрел в ванную. Некоторое время он не мог понять, куда исчезла дверь ванной комнаты и откуда рядом с ней возник шкаф, а, сообразив, что он в Питере, что у него ОТПУСК, Сергей почувствовал себя счастливым человеком. Не спеша, он умылся, оделся и вышел на балкон. В Питерском воздухе висела мелкая морось, по небу медленно плыли тяжелые низкие облака. Весь пейзаж с узкой дорогой, бледно-зеленой лужайкой и плотным мокрым туманом, который пробирался под одежду, оставил неприятный осадок. В номер Сережа вернулся совсем в другом настроении. Он взял чайник, прошел с ним в другой угол комнаты, потом махнул рукой, вернулся и поставил чайник на место. Взялся за книжку, но вскоре еще раз махнул рукой и снова вышел на балкон. «Вот какие человеческому настроению нужны условия? - спросил он сам себя, - Солнце? Лето? Вот казалось бы соблюдешь все условия, ан нет, случится какая-нибудь мелочь, и все это перестанет иметь значение» Но додумать эту мысль до конца не получилось: в голову уже лезли другие. Он вспомнил вчерашний Питер и попытался сравнить его с тем, что видел за окном. «Это город-загадка». Потом он вспомнил меня и вчерашний вечер, и настроение снова поползло вверх. Ему стало интересно, что думаю я про этот город, а заодно и про человеческие настроения. Сергей мысленно поставил галочку – спросить меня об этом сегодня вечером – вернулся в комнату, поставил чайник и стал думать о предстоящих экскурсиях.
Еще через час проснулся Алексей. На кухне его ждал сваренный кофе, яичница и записка от Катюши: «Я убежала на работу. Аленка просила принести ей фруктов, купи ей персиков, она очень их любит. Передавай привет. Целую. Катя» Работа не позволяла Катюше часто бывать в больнице – клиенты отпускали ее поздно вечером, она с трудом успевала добежать до Аленки, поцеловать ее и вернуться до развода мостов. Катюша стояла на пороге своего будущего, она ждала повышения, и ей была необходима безупречная репутация. Катя старательно скрывала от окружающих свою семейную жизнь, боясь даже не осуждения коллег, не толков за спиной и долгих взглядов. Просто слишком сильной, въевшейся в ее голову была мечта продвигаться вперед по карьерной лестнице, и она старалась не допускать ни одного ложного шага на этой дороге. Кате мешало то, что она совсем не умела врать. Ее мучили ситуации, когда подруги-сотрудницы, обсуждая «милых» и «любимых», бросали на нее вопросительные взгляды, мол «Что ты так мрачно молчишь?». А поскольку эта тема была избранной в женском коллективе, скоро Катю стали воспринимать как неразговорчивого волка-одиночку. И, пожалуй, отстраненность от коллектива была единственной помаркой на ее репутации. Аленка же, будучи полной противоположностью Катюши, работу имела простую, безответственную и низкооплачиваемую, зато весь ее небольшой коллектив не раз бывал в гостях у девочек. Иногда Катя начинала завидовать уменью Аленки расположить окружающих к себе, желая этим облегчить свою участь, но и завидовать Катюша не умела - это злое чувство долго не держалось в ней. Вспоминая эти Катюшины телефонные жалобы и слезы Леша допил холодный кофе и вышел на улицу. Под рубашку сразу же заползла мелкая питерская морось. «Тяжелый город. Я бы не согласился здесь жить», - почему-то подумал он.
Лена в это время стрельнула в окно очередным окурком, устало зевнула и побрела в комнату. Все обитатели флэта, наконец, улеглись, и место для «ночлега» было найти непросто. Боясь наступить на чью-то руку или ногу, Лена пробралась к подоконнику с бэгами, вытащила свой спальник, расстелила его на полу и забралась внутрь. Сон пришел сразу. Лена видела тяжелую тучу, нависшую над миром. Сама она стояла рядом с огромным развесистым дубом. Но вот он начал медленно падать. Лена бросилась убегать, но как будто что-то сдерживало ее, движения выходили неуклюжими и медленными, толстая боковая ветка дуба вдавила ее в землю, боль пронзила все тело, вырвался крик, ствол дерева навалился сверху и стало темно. «Навсегда», - успела подумать Лена. И в этот момент хлынул дождь. И вот она снова жива, стоит возле дуба и разглядывает тяжелую тучу. И дерево медленно начинает падать на нее. А потом снова. И снова…
Спустя два часа проснулась я. «Я люблю тебя, жизнь, пусть это уже и не ново», - эта песенка была первой моей мыслью. А следом за ней появились и тысячи других – Сережа, Алексей, лошади, море, степь…Питер…Москва, работа…люди, какие же мы разные! Я быстро оделась и выбежала на улицу. Вчерашний вечер правильно предвещал дождливое утро. Я улыбнулась своей наблюдательности и нырнула в метро. Конюшня в Петергофе со «скандально низкими ценами» представляла из себя два длинных одноэтажных здания, в одном из которых располагались денники, в другом маленькая, уютная тренерская, подсобка и три ныне пустовавших денника, в двух из которых хранили сено, а в третьем жили две козы, две маленькие левады между этими зданиями и маленький плац, который заменял здесь манеж. Я пила теплый согревающий чай в маленькой тренерской, пока инструктор седлал для нас лошадей. Спустя 20 минут меня пригласили на плац. «Как его зовут-то?», - спросила я, взобравшись в седло, - «Фауст» - «Надо же! Фауст». Инструктор Саша отпустил повод и ушел на конюшню. Фауст выправил уши и фыркнул. «Ну, будем знакомы», - сказала я. Спустя минуту Саша вернулся, следом за ним на длинном поводу вышла Лана. «Ну, поехали?» - спросил он – «Поехали!». Я набрала повод, и Фауст напрягся, как пружинка. «Умничка», - ласково подумала я и тронула его шенкелем. Мы ехали шагом по лесным тропинкам, где это было возможно, поднимали лошадей в рысь. Сверху среди крон деревьев прорисовывалось бледно-голубое небо, лес был спокоен и мягок. Из-под копыт катились мелкие камешки. Мы ехали молча, только лошади иногда тихо переговаривались между собой. Должно быть, незаметно прошло довольно много времени. Саша впереди меня сделал очередной поворот, и вдруг моему взгляду открылся Финский залив. Пейзаж был окрашен в полупрозрачные пастельные тона: бледно-голубое небо, затянутое дымкой тумана, переходящего в дождь, бледно-синяя вода залива, с прохладным спокойствием накатывающиеся мелкие волны, и сам берег и лес были окрашены в темные, но не густые коричневый и зеленый полутона. Мир этого спокойствия показался мне плодом чьей-то усталой, но еще богатой стремлением к прекрасному фантазии. Саша поднял Лану в галоп, и я последовала его примеру. Казалось, легкий галоп Фауста стал частью все той же фантазии, двое всадников были задуманы автором на этой картине. Мы растворились в пейзаже. Теперь картина была совершенна. Для нас существовали только полупрозрачные спокойствие и легкость. Спокойствие и легкость…
Шагая по мокрым усталым питерским улицам, Алексей думал о Татьяне. Приехав из Самары и встретив дома милую Наташу, Леша сразу же нырнул в обыденную московскую жизнь. В пространстве его мыслей поселились отчеты о командировке, новые клиенты, новые возможности и, конечно, любимая семья, жена и карапуз Колька, которому он привез легендарные самарские конфеты. Но бывают в жизни каждого человека моменты, когда привычное колесо проблем замирает. Это тихие вечера, когда Наташа с Колей уехали к сестре на день рождения, навестить маму или просто вышли погулять по парку. Почувствовав, как глаза устали от компьютера, Алексей повернулся на стуле и (по инструкции врачей) направил взгляд вдаль, через окно на заполненный гуляющими мамами и детьми дворик и дальше, на густой лес парковой зоны, потом немного выше, на серое однообразное московское небо. Была в этом небе какая-то такая истина о нас всех, что всегда хотелось отвернуться от него, и больше не поднимать взгляд. Но сейчас Алексей смотрел, не отрываясь, на пепельно-серые, ближе к горизонту переходящие в фиолетовый, неживые оттенки этого города. И вспоминал Самару. И улыбался. Те вечера теперь казались ему смазанными картинами импрессионистов, которые захватывают какое-то одно, самое сильное впечатление и переносят его на бумагу. Спустя пять или десять минут Леша, как будто очнувшись, опускал взгляд на лес, на дворик, обратно на монитор и заставлял себя сосредоточиться. Так проходили дни, Леша почти не пересекался с Таней на работе и благодарно думал, что самарские вечера без оглядки ушли в прошлое.
Татьяне же трудно было думать о чем-то другом. В Москве Таня жила одна в двухкомнатной квартире. Лежа в темноте перед сном, она вспоминала. На столе горели свечи и искрилось в бокалах шампанское, в воздухе плавала та же музыка, он нежно обнимал ее за талию. Тане не хотелось избавляться от этого наваждения, чем бы оно ни грозило. Прошла неделя, другая, третья, и ничего не изменилось. Все та же музыка звенела в воздухе, и все так же эти звуки били электрическим током. С тех пор Татьяна видела Алексея два или три раза в столовой, и каждый раз он тепло здоровался с ней, но не предоставлял возможности провести вместе хотя бы минутку. Ну что ж, Таня знала, как он бывает занят. А еще через месяц жизнь снова перевернулась. Таня поняла, что она беременна.
Алексей завернул за угол и увидел фруктовый ларек. «Килограмм персиков, пожалуйста», - попросил он.
Тем временем Сергей стоял на набережной Невы и, вполуха слушая гида, грустно смотрел на медного всадника. В нем не осталось и следа вчерашнего очарования. Под мрачными тучами и густым туманом всадник казался усталым путником. «Он знал, - подумал Сергей, - знал, что за город вырастет на этом месте» Теперь Сережа видел в его взгляде вместо вчерашней решимости сомнения и грусть, как будто всадник раздумывал, какова будет цена этого города, сколько времени, сил, жизней останется здесь навсегда. А перед ним текла глубокая и гордая река. Текла, когда он еще не родился, течет, равнодушная к его сомнениям, и будет течь, когда не станет его… Сережа оглянулся и увидел свою группу возле автобуса, ему махали руками и кричали через улицу.
Я решила пройтись пешком. Питер-Питер! Воистину город фантазий! Здесь сильнее чувствуется неизбежность. Здесь воздух пропитан ощущением легкой нереальности происходящего, как будто ты сошел со страниц первых книг Ахматовой. Я шла, останавливаясь на углах улиц и вглядываясь в их размытые очертания, нарисованные акварелью дома и небо над городом. Справа от меня возник акварельный дворик с маленькой выгнутой скамеечкой. Я села и закурила. Прохладный ветер бросил в меня тысячу мелких капель, висящих в воздухе. Я закрыла глаза и увидела Финский залив. Медленные холодные волны, спокойствие и легкость… Я не смогла вспомнить ни одной своей мысли за это время. Наверное, в такие минуты теряешь способность думать и только чувствуешь. Но чувствуешь сильно, всем своим существом впитываешь волшебное настроение невидимого автора совершенной картины, и тебе кажется, что еще минута, и он сам покажется из-за леса, и ты узнаешь его лицо. Я открыла глаза. Акварельный пейзаж вернул меня к реальности. До чего же человеку всегда хочется чувствовать, не понимать, а именно чувствовать! Что только не придумываем мы для того, чтобы поймать тонкое и странное ощущение жизни. Парки аттракционов и тенистые аллеи, далекие шумные города и пальмы на спокойном берегу, любимая музыка, свечи и шампанское. Но как редко и порой неожиданно приходит это желанное ощущение – радости или покоя, легкости, песни – такое ощущение, которое полностью овладевает тобой.
Алексей тихо постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в палату. В первый момент Аленка показалась ему уставшей и осунувшейся, но, как только она его заметила и узнала, на ее лице заиграла улыбка. «Привет, привет! Как ты живешь?» - «Да ничего. Как ты сама?» - «Прекрасно!» Аленка попыталась приподняться, но тут же упала на подушку. «Осторожнее! Я принес тебе персиков от Катюши». Медленно и с удовольствием пережевывая нежный персик, Аленка рассказывала и рассказывала обо всем, что происходило с момента их последней встречи, и Алексей вновь и вновь поражался, как богата была ее жизнь на приключения. Леша не знал другого человека, у которого каждый новый день был бы не похож на предыдущий. Казалось, Аленка существовала в каком-то другом мире, лишенном бытовых проблем и грустных мыслей, ни одно желание, ни одна мечта не задерживались в ее мире надолго. Она чувствовала каждый день своей жизни, она летала песней над поверхностью земли, лишь изредка прикасаясь к ней, чтобы толкнуться и взлететь еще выше. Те, кто были знакомы с Аленкой, знали, как трудно осуждать ее легкомыслие и неприспособленность к земной жизни. Ее вечная песня легкости, как магнит, притягивала людей совершенно разного склада.
Лена вертелась в спальнике. Она пыталась проснуться, но неудачно. Могучий дуб снова и снова падал на нее. Каждый раз Лена не теряла надежды убежать, каждый раз напрягала все силы, но тщетно. А казалось, что так близко решение, которое может ее спасти, надо только ухватить его… но тяжелая ветка снова разрывала ее тело пополам и вдавливала в землю. Лена услышала свой крик. Медленно приоткрыла уставшие глаза: над головой был потолок. Лежать в тесном жарком спальнике было невозможно. Лена встала. Весь флэт спал крепким сном. Лена оглянулась: по полу были разбросаны вещи, остатки еды, одежды, перевернутые пепельницы и пустые бутылки, провода и внутренности компьютеров, чьи-то телефоны, сверху на этой подстилке бутербродом лежали люди. Лене стало невыносимо противно. Она вышла на балкон. На улице стоял тяжелый туман, сквозь него проглядывали очертания города. Здесь было легче дышать. К Лене вернулась способность мыслить. «За что, за что мне эти ночные кошмары и бессонница? Почему не им? - думала она, - Когда это началось? Еще год назад все было в порядке… Что происходит со мной?» Внизу по улице куда-то спешили люди. Слева от угла дома быстрой походкой шла немолодая женщина с двумя сумками, набитыми продуктами, но у фруктового ларька она остановилась и стала разглядывать товары, и в это время такая же немолодая фигура расплатившись за покупку, повернулась к ней. «О! Люда! Какая встреча!» - «Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами?». И две фигуры с сумками двинулись дальше вместе. Лена оторвала от них непослушный взгляд и подняла его к бледному небу. «Вот эти люди, что спят вповалку, искали свободы сначала от родственников, потом от общества, а потом от материальных благ, - с долей презрения думала она, - Они думают, что нашли ее. Они горды тем, что вольны делать все, что угодно» Две фигуры дошли до другого угла дома, постояли еще с минуту, прощаясь: «Ну бывай!» - «Удачи. Звони, не забывай» и разошлись. Стало понятно, что если они и встретятся еще раз, то так же случайно. «Но у всех у них где-то есть родственники, есть квартиры, есть люди, которых они хотели бы видеть и те, без которых не хотели бы жить. Мне действительно больше нечего терять. Вот она, настоящая свобода! Но, бл…дь, как я хочу быть зависимой!». Лена докурила сигарету, стрельнула окурком вниз и проследила его траекторию. Еще минуту она стояла, борясь с желанием прыгнуть следом, потом вернулась в комнату. Вот теперь ей в нос ударил мерзкий запах флэта. Выбравшись в коридор, Лена оделась и попыталась открыть дверь, но ключей не нашла ни на тумбочке, ни под тумбочкой. Было ясно, что искать ключи на флэту бесполезно. Испытывая искренне отвращение, Лена пробралась через комнату на балкон, сбросила на улицу бэг и вылезла наружу: угол балкона, карниз, водосточная труба, еще один карниз, решетка окна, труба… карниз…снова труба…решетка окна на первом этаже. Лена спрыгнула на землю, подобрала бэг и побрела, сама не зная куда.
Сергей вернулся в отель за час до назначенного времени. «Что делать целый час?» Ему не терпелось спуститься в ресторан, продолжить вчерашнюю беседу и рассказать мне все, что он видел сегодня: грустного Петра I, живую Стрельну, тяжелую реку, берег Финского залива и сосны на берегу. «Час пройдет быстро, это точно, надо только чем-то заняться» Но час этот тянулся невыносимо медленно. Мне, наоборот, хотелось как можно дольше тянуть время, вспоминать берег, воду и питерское небо. Хотелось уловить это ощущение жизни и не отпускать его больше никогда. Я села на кровать, закрыла глаза и попыталась снова уловить легкость и спокойствие. Нет, я уже не могу почувствовать так, как это было днем. Я даже начала сомневаться – действительно ли я чувствовала все именно так или это плод вездесущей фантазии, желания найти что-то необычное, мечты, которая расцветает под Питерским небом? Неужели я придумала эту легкость и песню? Впрочем, мне всегда было трудно отличить мир моих снов от мира реальности. Может быть, это к лучшему. Медленно приближалось время нашей встречи а я все сидела на кровати и вспоминала те слова, которые пришли мне в голову – про художника и картину. Хотелось их записать. Я взяла ручку и листок бумаги.

Мы ехали молча, с игривым задором
То шагом, то рысью две лошади шли,
И ветви над нами сплетались узором
И бледное небо безмолвным дозором
Следило за каждым движением Земли.

Но за поворотом вдруг замерли кони,
Рисунок открылся нам, как на ладони:

В безмолвном наброске небрежной рукой
Прозрачное небо, холодный залив
Из полутонов акварели с водой
Дыхание леса, просторов покой
И флейты одной еле слышный мотив.

И счастье, и боль с легким ветром гоня,
Ты поднял в галоп молодого коня.

И стала картина теперь совершенна:
В пейзаже ее появились из тьмы
Два всадника легких, живых, постепенно
Влились в шум прибоя, и, да, несомненно
Художником были задуманы мы.

Я, эти минуты глубОко храня,
Попоной накрою гнедого коня.

Прошел час, когда я оторвалась от бумаги. Но это помогло. Это всегда помогает. Избавляет от сомнений, от желания думать. Я почувствовала себя свободной от этих мыслей и спокойно отправилась в ресторан.
Аленка вдруг схватилась за бок и застонала. Алексей хотел было подозвать медсестру, но Аленка замахала свободной рукой, мол, не нужно, а сама крепко сжала зубы и тяжело перевернулась на другой бок, подтянув колени к подбородку. Было невыносимо видеть эту всегда легкую, веселую, живущую в каком-то своем мире девушку в таком состоянии. Невозможно было поверить, что это один и тот же человек. «Катюша, увидеть бы ее еще хоть раз», - с трудом проговорила Аленка и застонала снова. Алексею вдруг стало стыдно. Он позвал медсестру, сам поспешно вышел на лестницу и закурил сигарету. Не раз Алексей говорил Катюшке по телефону, что зря, зря она связала свою жизнь с Аленкой, что не закончится это добром. Алексей не мог понять, для чего Катюша так поступила. Он перебирал многие возможные причины: это младший ребенок в семье, она всегда любила повыпендриваться и показать свою самостоятельность, может быть сыграли свою роль желание уехать на другой конец света, любовь к переменам и такая необычная привязанность к этой девушке. Алексей видел, что Аленка не привязана ни к кому, она меняла людей, как перчатки, меняла работы, друзей, круги общения, интересы, она была непредсказуема. Но эта единственная фраза, которую Аленка с трудом процедила сквозь зубы, заставила Алексея задуматься еще раз. Заставила его поверить в то, что было выше его понимания. В то единственное чувство, которое коснулось Аленки, когда она увидела Катю впервые, и не отпускало ее до сих пор.
«Работа и зарплата! Свободные вакансии города! Широкий выбор!» Лена подошла к женщине с газетами и взяла одну из них. «Может быть, тут мое спасение», - подумала она и стала перелистывать страницы. Широкий выбор вакансий предназначался для людей с высшим образованием или для студентов, но никак не для Лены, которая никогда не училась в школе. Для себя Лена увидела только несколько мест уборщицы и два-три предложения частных лиц, которые искали гувернантку «с особыми требованиями». Некоторое время Лена размышляла, потом бросила это занятие и, т.к.делать было все равно нечего, решила прогуляться на улицу Типанова, в магазин, которому требовалась уборщица. В магазине на нее посмотрели сверху вниз. «Вы уверены, что хотите работать у нас?» - «Да» - «Вы учитесь?» - «Нет» - «Вы живете в Петербурге?» - «Да». На все вопросы Лена отвечала коротко и равнодушно. Девушка, которая допрашивала Лену, вопреки ожиданию, не произвела на нее впечатления представителя такой желанной «другой жизни», формальной, законной, той, которая не была Лене знакома, но о которой она мечтала, напротив, девушка была груба, одета была безвкусно, в старые вещи, почти так же, как Лена, но говорила она, сознавая свое преимущество в положении перед девочкой. «Вам необходимо будет оформить договор. У вас есть трудовая книжка?» - «Нет» - «Медицинская справка» - «Нет» - «Дайте Ваш паспорт» - «У меня его нет» - «Свидетельство о рождении?» - «Нет». Да. Лена даже не знала, какие документы необходимо иметь при себе гражданину РФ, что нужно для того, чтобы устроиться на работу, ей никто никогда об этом не рассказывал. Солнце уже закатилось за горизонт, когда Лена вышла на улицу. Ей не было грустно. «Ну что ж, - думала Лена, - так и должно быть, так будет всегда». Потом она подумала о том, как и где оформить паспорт, откуда достать свидетельство о рождении и что это такое, и есть ли на планете хоть один свидетель ее рождения, и как его найти, стоит ли искать. Мысли вернулись в привычное русло: о поисках каких-либо родственников Лена думала каждый день, но никогда не принимала этих мыслей всерьез. Спустя час Лена поймала себя на том, что идет в сторону флэта, на котором провела ночь, и направилась туда.
Татьяна забрала маленькую Марину из садика и шла с ней по летней московской улице, когда зазвонил телефон. Таня ждала только одного звонка. Всегда. Даже не думая об этом, сидя на работе или играя с Мариной, увлекшись чем-нибудь или разговаривая с подругой, всегда она ждала звонка. И он звонил: раз или два в неделю, спрашивал как дела, не надо ли чем помочь и, удостоверившись, что все в порядке, отключался. Раз или два в месяц они договаривались о встрече, он приезжал, привозил конфеты, фрукты и игрушки для Марины, цветы для Тани, оставлял какие-то деньги, проводил с ними два или три часа и уезжал. Всегда одинаково. Первое время Таня металась и переживала, она надеялась приблизить его к себе. Спустя некоторое время, она, казалось бы, успокоилась, смирилась с ситуацией, осталось только это постоянное ощущение ожидания. Иногда Таня ловила себя на том, что она ждет, она не ищет, не пытается что-то изменить, она не надеется, она именно ждет этого звонка каждую минуту. Марина рассказывала об уроках рисования в садике, щурилась на солнце и вертела в руках угол своего платья, и Таня вздрогнула, когда зазвонил телефон. Звонил Алесей. Таня вечерами убеждала себя, что она не требует многого, звонок от него, лишняя минута, проведенная с ним и дочерью – это все, что ей нужно, она же все понимает, все… Но каждый раз оказывалось, что этого недостаточно! Каждый раз после встречи Таня испытывала разочарование оттого, что этого было недостаточно! С минуты расставания начиналось новое ожидание, которое помогало жить. Звонил Алексей из Санкт-Петербурга, рассказывал о погоде, о сестре, спрашивал о Марине, о Татьяне. Все было в порядке, ничего не изменилось, что еще было ответить? «Все по-прежнему, Мариночка здорова, вот она рядом со мной <привет тебе от папы> хочет тебе что-то сказать» Положив трубку, Таня опять услышала разочарование. Как она ждала этого звонка, и что он ей принес?
Закончив работу, Катюша прибежала в больницу, чтобы провести в палате Аленки пять минут и с Алексеем под руку до развода мостов успеть домой. Пять минут казались таким ничтожным сроком, но как девочки ждали их! Алексей оставил девочек наедине, вышел в коридор и, наконец, набрал заветный номер. Таня ответила сразу. Леше было тяжело думать о второй семье. Он принял известие о появлении дочери очень болезненно. Сначала он резко заявил, что не будет ничем помогать Татьяне, потом устыдился себя самого и предложил какую-то помощь, но без «лишних обязательств». Спустя месяц, Алексей поймал себя на том, что постоянно думает о своей новой «семье». Он хотел, он мечтал жить «правильно» с Наташей и Колюней, он постоянно винил себя в том, что сотворил, ему было трудно смотреть в глаза Наташе, он часто ловил себя на том, что хочет рассказать ей все…но каждый раз не решался на это. Иногда Алексей злился на тупик, в который загнал себя сам, на то, что он не в силах что-либо изменить. Каждый звонок Татьяне давался ему с трудом, он воспринимал его, как работу, которую необходимо выполнить. Алексей чувствовал, как притягивает его атмосфера Таниного дома, там всегда хотелось задержаться еще хотя бы на минуту, но атмосферу эту вытесняли мысли о Наташе. Уходя, он каждый раз видел в глазах Тани ожидание, каждый раз те слова, которых ждала она, лежали у него на языке, но каждый раз он одергивал себя и уходил молча, с единственной мыслью «Почему? Почему так?!»